Вообще-то я страшусь теоретизирований. Как сказал один великий музыкант: «Ну что мы спорим? Давайте я сыграю, и вы сыграете. И все станет ясно». О фотографии много пишут, как и вообще об искусстве, а может быть, даже больше, потому что кажется, фотография ‑ доступнее. Поэтому возникает ощущение, что рассуждать о фотографии легче, чем, скажем о футболе. Встречался ли вам человек, который заявил бы: «Я в фотографии не разбираюсь». Иногда я сдаюсь и читаю это: все-таки по одному из профилей образования я искусствовед. Изредка подсовываю чужие попытки рассуждать об искусстве другим художникам. Как правило, это им не нравится. Все-таки изобразительные искусства – это особые технологии, отличающиеся от литературы. Как говорится, дьявол скрывается в подробностях.
Поэтому, когда мне дали прочесть декларацию Игоря Брякилева, я обрадовался.
ЛИЧНЫЙ МАНИФЕСТ ИГОРЯ БРЯКИЛЕВА:
Так называемая художественная фотография — рахитичный выродок, которого ещё при рождении следовало сбросить со скалы. Но раз уж мы позволили этому уродцу вырасти и развиться, то стоит теперь подумать о его образовании, ибо пытаться сейчас его убить было бы, во-первых, бесполезно, во-вторых — негуманно.
Фотография как искусство — самое никчёмное из всех возможных применений светописи.
«Импорт», прямое заимствование выразительных средств из других видов искусства не обогащают поэтику фотографии, а только вредят всему, что делает фотографию фотографией и ничем иным, то есть, уничтожает специфику светописи.
Фотографии, чтобы оставаться самой собой следует тщательно оберегать свои особенности: документальность и нерукотворность.
В фотографии мы только и делаем, что фиксируем направление нашего взгляда (аспект, точка зрения, ракурс), и можем привлекать внимание к объектам, без того оставшимся незамеченными.
Интерпретация посредством только указания — вот основное в нашем занятии.
Фиксирование оригинальности взгляда, его направления.
Фотографическая техника должна беспокоить нас постольку, поскольку она соответствует нашему темпераменту, нашему взгляду. Следует совершенствовать свою мысль, приспосабливая к её полёту нашу технику. Следует избегать рукоделия.
Делать фотографию, а не искусство.
Так называемая художественная фотография — производство репродукций никогда не существовавших картин (живописных полотен, гравюр и т.п.).
Хватит идти «рука об руку с художником», постоянно спотыкаясь и пытаясь приноровиться к его походке.
Следует пожать художнику руку и отправиться своим путём.
(Нетрудно догадаться, что Брякилев ‑ дипломированный искусствовед, пристально и серьезно занимающийся фотографией.)
Этот крик души г. Брякилева импонирует мне тем, что в нем замечательно полно отобразилась вся история взглядов на фотографическое искусство.
В чем прав автор этого манифеста? Да во многом. Только давайте в начале обозначим границу той территории, которую г. Брякилев именует ‑ «так называемая художественная фотография», в отличие от зоны непорочной«истинной фотографии». Где-то эта граница кажется самоочевидной. Так освободим от нападок тех фотографов-профессионалов, которые заняты документированием разного рода процессов (скажем, в научных экспериментах, строительстве, на производстве и т.д.), а также тех, кто фотографирует для архива произведения искусства, и т.п., плюс фотографов, снимающих нас на документы. В перечисленных категориях профессиональных фотографов могут трудиться люди разной одаренности. Талантливый фотограф снимет какие-нибудь чайники лучше, нежели просто аккуратный исполнитель. Попутно замечу, что интереснее на фотографиях подчас выглядят не столько новые предметы, сколько всякая рухлядь, а только что отстроенные здания уступают по авантажности руинам.
Но возьмем, к примеру, фотожурналистов, которые, согласно неписаным правилам, не должны заниматься «дорисовками». Тут я вынужден сделать ряд оговорок. Считается, что репортер имеет право внести коррективы, касательно световых условий, кадрирования, исправить перекошенный горизонт и цвет. Но в процессе подготовки к публикации изображения еще оптимизируют дизайнеры. Лично я не вижу четкой демаркационной линии между тем, что можно, и тем, чего нельзя, дабы повысить информационную ценность снимка и его привлекательность. На мой взгляд, правильно, что дизайнер приглушает мешающую деталь, случайно попавшую в кадр и отвлекающую глаз от постижения смысла. Ведь любую фотографию можно напечатать так, что она станет неинтересной.
Мало того, история знает множество примеров, когда из фотографии изымались персонажи (а вместо них иногда вставлялись другие). Таки образом решались политические задачи. Если бы тогда или потом подлог был наказан, мир стал бы справедливее.
Участвуя в разработках новых объективов, я вел эксплуатационные испытания, задачей которых было выявление их недостатков. В числе прочих я старался обнаружить дефекты, связанные с возникновением паразитной засветки. Естественно, каждый раз хотелось не только заметить это, но и получить картинку, обладающую композиционными достоинствами. При этом у меня иногда получались забавные фотографии, обладающие некоторой прелестью. Некоторые из случившихся картинок я не стесняюсь включать в свои выставочные коллекции. Эти кадры в полной мере обладали документальностью, но были вполне рукотворным, то есть, если следовать Манифесту г. Брякилева, не имели права на то, чтобы оказаться в числе тех фотоизображений, которые могли бы попасть в экспозиционную коллекцию.
Не вполне ясно, можно ли включать такие снимки, возникшие под влиянием неких особых свойств оптики (вернее сказать, промахов изготовителей), в число настоящих фотографий, или их удел оставаться «рахитичным выродком, которого еще при рождении следовало бы сбросить со скалы»? Бог с ними с моими картинками, но я не могу согласиться с тем, чтобы отнести к подвергаемым остракизму фотокартины, сделанные, например,Георгием Колосовым.
Здесь, по моему скромному разумению, на первый план выходит то, что называется пластикой изображения,создаваемой мягкорисующим объективом, а не то, что г. Брякилев характеризует как «документальность и нерукотворность».
Еще более тенденциозна в этом плане «Весна» Людмилы Таболиной.
Здесь презираемая Брязгиным «художественность» царствует во всей своей полноте, когда тщательность отбора изобразительных подробностей начисто исключает включение в кадр чего бы то ни было излишнего, без чего не могла бы существовать эта конкретная фотокартина.
Вообще художественность имеет право на существование в фотографии безо всяких кавычек. На мой взгляд,художественность ‑ максимум выразительности, достигаемой минимумом средств. К этому идеалу стремлюсь и сам, изредка к нему приближаясь.
Если не обращать внимания на эмоциональную окраску претензий г. Брякилева к тем, кто, по его мнению, покушается на девственную чистоту фотографии, но вместо этого попытаться уяснить смысл претензий, касательно того, что он называет «...заимствование выразительных средств из других видов искусства...», то непонятно, почему он не адресует этих же упреков кино? Это, во-первых.
Во-вторых. Если выражение «поэтика фотографии» применено автором декларации без иронии, то, выходит, мы вынуждены будем ограничить территорию художественной фотографии пейзажными этюдами. Ничего не имею против фото-ландшафтов, однако не там струится наш мейстрим.
Главное состоит в том, что фотография, как и многие другие изобразительные искусства, адресуется человеку через посредство органов зрения. Странно ли, что изобразительно-выразительные ходы во всех таких искусствах имеют общую природу? Если взглянуть на предмет с этой позиции, ясно, что упрек в уничижении фотографической специфики, по меньшей мере, несправедлив.
И еще. Действительно ли ценность фотографии состоит в том, чтобы роль автора тщательно оберегалась от рукотворности, то есть от активного участия думающего и чувствующего человека? Лично я не только убежден, но твердо знаю, что любой объект, любое событие, любой человек могут быть сняты так, что на фотографии они будут неузнаваемы. Это как в жизни. Все мы делаем массу всяких стихийных, второстепенных действий, в том числе справляем естественную нужду. Но ошибкой было бы сказать, что в «этом» и проявляется наша индивидуальность (хотя даже нужду каждый справляет индивидуально). Бывает, что человек всю жизнь готовится к тому, чтобы завершить ее подвигом. И в том состоит его сущность. Причем же тут процент документальности, подлинности и достоверности? Видимо, главное – в чем-то другом?
И. Брякилев утверждает, что «в фотографии мы только и делаем, что фиксируем направление нашего взгляда (аспекта)», и тем самым привлекаем внимание к объектам, без того остававшимся незамеченными. А в других искусствах? Разве поэты, живописцы, композиторы, промышленные и ландшафтные дизайнеры не заняты тем же? Разве все они не стараются привлечь наше внимание к тому, что без их участия осталось бы для большинства не заслуживающим внимания? Художественные средства могут различаться, но задача остается той же. В фотографии точка зрения и ракурс действительно имеют большое значение. Но ведь не только это.
Вспоминаю рассказ старого (очень старого, даже в сравнение со мной) фотографа, как он попытался выразить фотографией ощущение раннего весеннего утра. Крестьянин, который вместе со своей лошадкой и плугом оживлял вид той пашни, сказал ему тогда с обидой: «Для меня черной красочки-то пожалел». Тот дремучий мужик заметил в черно-белом отпечатке его тональность, а г. Брякилев, имея перед глазами множество современных примеров, этого не замечает. Неужели в его представлении high key и low key – приемы, заимствованные из других искусств?
В этом портрете Ирины Мотиной мной предумышленно использован высокий ключ светлой тональности.
А в этом портрете моего коллеги, преподавателя нашего университета Ю.М. Лейко, напротив, применил low key (низкий ключ/темную тональность), и тоже предумышленно. Надо ли порицать меня за это? Технически я в состоянии поступить наоборот. Однако, надеюсь понятно, чем вызван такой мой выбор?
Но разве потенциал возможностей фотографии ограничивается только тоном? А цвет? Разве цвет имеет право быть использован в творческой фотографии только «для натурального раскрашивания»? Я постоянно напоминаю студентам, что они вольны применять ту или иную цветовую гамму вне зависимости от того, «как там все было на самом деле».
Это не нашедший применения рекламный эскиз, подготовленный мной, уж и не помню, для каких целей: то ли для продвижения малярного ассортимента красок, то ли как пропаганда новых косметических средств.
Но, не стоит забывать, что фотоизображения могут быть получены и без помощи фотоаппарата. Я имею в виду так называемые фотограммы, создаваемые путем засветки фотобумаги, на которую предварительно укладываются некие предметы. Это интересный вид фотографического творчества, к которому ни с какого боку невозможно применить критерии г. Брякилева.
Эту картинку я назвал длинно, стилизуясь под средневековые традиции: «Мужик выпил после работы пивка, а дома бабы на него ка-ак накинулись!».
А вот другое:
Здесь немало времени я провел в поисках верного цвета, выражающего «отравность» ситуации. Мне хотелось, чтобы венозная кровавость обрела здесь самоочевидную отторгающую запредельность.
А такой идиом выразительности, как выбор крупности плана? Тем паче, что «макросюжет» является сугубо фотографическим средством, которое совсем недавно стали заимствовать у нас и живописцы. На это, по-видимому, следовало бы обратить особое внимание, поскольку тут видно, что процессы взаимообогащения происходят в искусствах не в одном направлении, как это представляется г. Брякилеву.
Но ведь и этим не ограничиваются технико-эстетическое многообразие приемов, с помощью которых удается сделать картинку «интереснее». Мы до сих пор не говорили о метафоричности фотографического образа. Игорь Брякилев вообще игнорирует это понятие. На мой взгляд, напрасно. Ведь художественное произведение обретает значительность не только потому, что изображает, но в большей мере в связи с тем, что оно способно что-товыразить. И документальность тут отступает на второй и даже на третий план.
Одно из заданий, предлагаемы мной ученикам, ‑ автопортрет. Способы
выразить себя многообразны и отнюдь не ограничиваются запечатлением собственного лица.
Так увидела себя Анна Злыгостева, оказавшаяся в действительно тяжелом и даже безвыходном положении.
В этом ключе призыв «Следует избегать рукоделия» ‑ мне представляется ошибкой, возникшей из недопонимания многообразия фотографической палитры, позволяющей с успехом искать ходы, с помощью которыхизобразительный прием становится средством выразительности.
Узнав, что под Каунасом во времена Второй мировой войны фашистами был организован концентрационный лагерь, жертвами которого становились преимущественно евреи, а теперь создан монументальный памятник жертвам геноцида, я воспользовался поездкой в Литву, чтобы побывать там. Мне рассказывали, что этот мемориал – грандиозен, и я взял с собой фотоаппарат. Однако невообразимая масштабность памятника требовала подтверждения, иначе фотография выглядела бы макетом. Поэтому я попросил женщину с ребенком прогуляться вдоль оси выбранной мной перспективы.
Если следовать брякилевской декларации, права на это вмешательство у меня не было.
Брякилев абсолютно прав, утверждая, что надо приспосабливать нашу технику к полету нашей мысли. Но ведь это – общее место. А пианисту не нужно совершенствовать свою технику?
Тут уместно сделать еще одну оговорку. Под техникой, когда речь идет об искусстве, следует понимать не только инструментарий, но и мастерство. Когда в Эрмитаже видишь «Мальчика, вынимающего из ноги занозу» Микеланджело, особое удовольствие доставляет возможность еще раз вглядеться в этот неоконченный шедевр великого скульптора именно потому, что в нем видно, как стремительно тот вел очередную борозду своим рубилом, безотрывно продвигая его вперед серией из 7-8 ударов. Это – тоже техника. И суть не только в том, чтобы приноровиться к своему инструменту, но и в том, чтобы научиться исполнительскому мастерству, доведя работу до рефлекторного навыка, «хореографически согласного» и отточенного действия. Даже в сфере производственной индустрии экскаваторщикам, фрезеровщикам, шоферам знакомо чувство слияния с машиной. Первые фотоаппараты создавались (признаем это) без учета эргономических требований, и новые во многом унаследовали их форму. Так что немало времени мне приходится тратить на то, чтобы помочь людям приспособиться к аппарату, и приспособить аппарат к себе. Но это только первые ступени фотографии. В этом плане призыв «Делать фотографию, а не искусство» ‑ упаднический лозунг смирившихся со своей участью неудачников.
В чем задача искусства? В том, чтобы передать зрителю, читателю, слушателю чувства, побудившие художника взяться за инструмент. Но, взявшись за инструмент, я не только имею право, но обязан разбудить фантазию.
В годы разгула силовых методов решения любых жизненных проблем один случайный попутчик рассказал мне, что в кабинеты чиновников он входит, предварительно закатив туда гранату (а войдя, успокаивает присутствующих, дескать, она – учебная, а боевая у меня в другом кармане.) Эту лимонку я использовал.
Фотограф-художник должен быть активным фантазером. И в этих этюдах я пытался выразить свое отношение к происходящему.
А в этом прелестном этюде Ксении Мамаевой живой человечек, присевший не на отполированные коленки Карла Маркса, как обычно, а рядом, не просто дополняет композицию, но привносит живое ироничное сегодняшнее дыхание. И этот реальный человечек, и его красный букет добавлены в кадр извне, с помощью фотошопа. Без такого рукотворного вмешательства, от которого г. Брякилев призывает нас оберегать фотографию, картинка просто не родилась бы.
Можно согласиться с г. Брякилевым в том, что «хватит идти “рука об руку” с художником, … пытаясь приноровиться к его походке». Можно. Но приглашение «отправиться своим путем» совершенно справедливо по отношению к любому художнику, и любому искусству. В чем же тогда суть и новизна брякилевского меморандума? «Так называемая художественная фотография — производство репродукций никогда не существовавших картин». Да! Это ‑ правда! Но в этом и состоит явный или скрытый смысл всякого искусства.Художники всех времен использовали свой талант, чтобы «репродуцировать» то, чего не было в реальности. Можно было бы назвать это овеществлением наших грез, если бы эти грезы не были иногда пророчески угрожающими. Начиная с библейских времен, неведомые нам авторы силой данного им таланта стремились предвосхитить грядущие катастрофы. Прочтите больших и малых пророков Ветхого Завета, а также Апокалипсис. Прислушайтесь к песням Высоцкого.
А как следовать заветам этого меморандума, скажем, применительно к съемке обнаженной натуры, где именно активность принудительной светописи и является творческой базой этого фотографического жанра?
Или просто возьмем и запретим всякую работу в этом направлении? Меня бы такое решение огорчило. (И подействует ли запрет?) А, кроме того, существует ли на свете что-то более совершенное, нежели женское тело?
Мне кажется, что употребляя выражение «светопись», г. Брякилев одновременно провозглашает запрет на собственно светопись, то есть на павильонное формообразование с помощью света, поскольку в естественных условиях работа со светом чаще бывает сведена к минимуму.
Неисповедимы пути искусства вообще и фотоискусства в частности. Его развитие ‑ тонкая и сложнотканная материя. И директивные решения тут малополезны. Видов, жанров, походов, манер и стилей фотографии так много, что сама хитрая модель норматива вряд ли будет здесь полезна. Много десятилетий назад нас давил так называемый метод соцреализма. Вреда он нанес всем искусствам немало, хотя в основе его лежали самые добрые намерения: просветить массы и не дать им скатиться к пессимизму. В результате понятия «эстетство», «декаданс» стали нехорошими словами, употребляемыми только в плане порицания. Мы должны быть благодарны Игорю Брякилеву за искреннее напористое декларирование верных в основе своей установок, направленных против так называемых «художественных фотоателье» и постановочной халтуры. Но я опасаюсь, что многие позиции его манифеста будут взяты на вооружение «нажимальщиками», которые не хотят задумываться, но живут в надежде на то, что как-нибудь что-нибудь когда-нибудь должно же получиться.
Так что упрек в том, что люди с фотоаппаратами пытаются выбраться из резервации действительно происходящего, не должен нас пугать.
В завершение хочу показать «Автопортрет в ретроспективе» Любови Черевань.
А вы уж сами решайте – допустимо ли заниматься такой фотографией?
